На днях одна моя замечательная коллега напомнила об известной книге Эндрю Соломона "Демон полуденный. Анатомия депрессии", и мне тоже показалось важным поделиться несколькими цитатами из нее.

«Меланхолия кончается потерей смысла… Я замолкаю, и я умираю, — писала когда-то Юлия Кристева[16]. — Люди в меланхолии становятся иностранцами в родном языке. Мертвый язык, на котором они говорят, предвещает самоубийство». Депрессия, как и любовь, оперирует избитыми фразами; о ней трудно говорить, не впадая в риторику приторных поп-мелодий; ее переживание настолько ярко, что идея о том, что и другие познали нечто подобное, кажется совершенно неправдоподобной.

Ясно, что стресс повышает уровень заболеваемости депрессией. Самый сильный стресс — унижение, за ним идет утрата. Лучшая защита для людей с подобной биологической уязвимостью — удачный брак, который абсорбирует внешнее унижение и минимизирует его. «Психосоциальные условия создают биологические изменения, — признает Браун, — но механизм уязвимости должен быть первоначально пущен в ход внешними событиями».

Недавно были проведены исследования поведения при изменении уровня гидрокортизона у павианов и у авиадиспетчеров. Павианы, у которых долгое время поддерживали высокий уровень гидрокортизона, становились склонными к паранойе, теряли способность отличать настоящую угрозу от мелких неудобств, легко вступали в смертный бой за банан, лежащий рядом с деревом, обвешанным спелыми плодами, как будто от этого зависела их жизнь. У психологически здоровых авиадиспетчеров наблюдалась точная корреляция между степенью переутомления и уровнем гидрокортизона; у тех же, кто пребывал в плохом состоянии, этот уровень скакал до небес без всякой причины. Когда нарушена корреляция между гидрокортизоном и уровнем стресса, становятся возможны истерики из-за банана: все, что ни происходит с тобой, отзывается стрессом. «Это тоже форма депрессии, и к тому же, депрессивность, конечно, сама вызывает стресс, — замечает Янг. — Получается движение по спирали вниз».

"Теперь я делаю все, что должен, чтобы избегать новых потрясений. Каждое утро и каждый вечер я смотрю на таблетки в своей ладони: белая, розовая, красная, бирюзовая. Порой они выглядят, как надписи у меня на руке, иероглифические пророчества о том, что у меня в будущем все может быть в порядке и что мой долг перед самим собою — пожить и увидеть. Иногда мне представляется, что дважды в день я глотаю собственные похороны, потому что без этих таблеток меня давно бы уже не было. Когда я не в отъезде, я дважды в неделю хожу к психотерапевту. Иногда наши сеансы мне скучны, иногда хочется чего-то иного, никак с этим не связанного, а иногда у меня появляется чувство прозрения.
Отчасти благодаря тому, что наговорил мне этот человек, я перестроился настолько, чтобы уметь «проглатывать» собственные похороны, а не осуществлять их на практике. Разговоров было много; я верю, что слова сильны и способны одолеть страх, когда отвращение к нему сильнее, чем ощущение, что жизнь хороша. Со все более утонченным вниманием я обращался к любви. Любовь — это еще один путь вперед. Им надо наступать вместе: сами по себе таблетки — яд, но слабый, сама по себе любовь — нож, но тупой, само по себе знание — веревка, которая затягивается лишь при слишком сильном натяжении. Имея весь набор, вы, если повезет, сможете спасти свое дерево от лианы".

"Поскольку мир не совершенен, депрессии подвержены перфекционисты. Депрессия снижает самооценку, но у многих типов личности она не устраняет гордость, а та ничуть не хуже годится для борьбы, чем любое другое известное мне орудие. Когда оказываешься на таких глубинах, что любовь представляется почти бессмысленной, тщеславие и чувство долга могут спасти тебе жизнь".

"Биологию нельзя считать судьбой — у нас есть способы иметь хорошую жизнь при наличии депрессии. Более того, люди, которые учатся на своей депрессии, могут на основе этого опыта вырабатывать в себе особую нравственную глубину, и это и есть та самая, крылатая[13], что прячется на дне их ящика с несчастьями. Существует некий базовый спектр эмоций, от которого мы не можем и не должны бежать, и я считаю, что депрессия находится внутри этого спектра, где-то вблизи не только печали, но и любви. Более того, я уверен, что все сильные эмоции стоят рядом и что каждая из них неотрывна от той, которую мы обычно считаем ее противоположностью...
...Объявлять войну депрессии — значит бороться против самого себя, и это очень важно знать перед началом сражения. Я считаю, что уничтожить депрессию полностью можно, лишь подрывая эмоциональные механизмы, которые делают нас людьми".

Процитировано по книге "Демон полуденный. Анатомия депрессии" Эндрю Соломон

Фрейд всегда подчеркивал ограничения психоанализа по отношению к исследованию творчества: «В знании психологии художники оставили далеко позади себя нас, людей прозы, потому что, творя, они черпают из таких источников, каких мы еще не открыли для науки». Рассматривая произведение искусства как свидетельство и выражение бессознательных конфликтов художника, а процесс творчества как попытку перенаправить энергию либидо, он предупреждал, что психоаналитик обязан «сложить оружие перед проблемой художника» (З. Фрейд, 1995).
Вторят ему и современные исследователи творчества, так Джеффри Рубин в статье о психоанализе и креативности (J. Rubin, 2003) предупреждает, что психоанализ ни в коем случае не должен становиться «дисциплиной, которая знает» по отношению к искусству, иначе нам нечему будет учиться у художников, а ведь они, и по мнению Лакана, всегда идут впереди психоаналитика в своем исследовании и открытиях внутренней и внешней реальности. Попытка психоанализа, в метафоре Рубина, «колонизировать» искусство, рассмотреть его с позиции «белого человека» по отношению к «примитивному», а также превратить искусство в симптом - не дает возможности случиться диалогу на равных с взаимным обогащением. «Колонизация» искусства происходит тогда, когда психоаналитики заранее слишком много знают о том, каковы на самом деле мотивы художника или к чему они сводятся, или о том, что на самом деле означает произведение искусства, а также тогда, когда искусство является ничем иным, как иллюстрацией психоаналитического понятия, а взгляд аналитика на творчество, таким образом, является редуцирующим.

Via Anastasia Zelenskaya

Джессика Сакрет о ярости в терапии

«Когда в результате прогресса в терапии всемогущие защиты оказываются под угрозой, нормальной реакцией является ярость (Rosenfeld, 1971b). То, как эта ярость понимается и интерпретируется, имеет решающее значение для преодоления этого этапа терапии. Мне кажется, что в этой ярости могут быть два различных аспекта - различимых в принципе, но не обязательно в клинической ситуации - которые необходимо учесть при интерпретации.

Один компонент я бы связала с либидинальными аспектами личности, который относится к реальным неудачам родительства и который я поэтому считаю "реалистичной" яростью. Я думаю о ней как о "либидинальной", потому что она, как мне кажется, выражает здоровое желание достаточно хорошего контейнирования и родительского ухода. Эта ярость направлена на ранние неудачи, которые могли оставить такое наследие, как, например, неизменная тенденция переживать любую значимую потерю как травматическую и/или постоянная потенциальная возможность переживать ужас, боль, страх или ужасающие состояния фрагментации и дезинтеграции.
Мне кажется, что эта ярость заслуживает признания и подтверждения (ранней) неудачи, прежде чем пациент сможет перейти к принятию боли реальности. В переносе она становится направленной на терапевта как сегодняшнего представителя родительской несостоятельности, и можно очень ясно увидеть, почему Фрейд говорил о переносе как о защите от признания реальности.

Ярость может также использоваться для защиты от боли реальности, которая содержит нормальную, но неизбежную боль потери и сепарации, которые делают пациента уязвимым для зависти и ревности.
С другой стороны, может существовать ярость, которая выглядит более смертоносной и разрушительной или саморазрушительной. Этот вид ярости исходит от всемогущества, которое ненавидит реальность, ненавидит конфликт между любовью и ненавистью и ненавидит неизбежную боль жизни. Эта часть личности требует контроля, уверенности и неуязвимости. Она действует как диктатор. Она нападает на здоровую часть за то, что та нуждается и зависит, и ненавидит терапевта за то, что тот пробуждает эти чувства. Этот вид ярости я рассматриваю как возникающий из "психотической" части личности. Она, как правило, не сконтейнирована и не может быть контейнирована. Хотя теоретически ее можно понимать и как защитную, по крайней мере, частично, поскольку она связана с глубокими неудачами в контейнировании или массивной ранней травмой, она наделена качествами, более связанными с инстинктом смерти. Может возникнуть патологическое расщепление с фрагментацией и насильственным изгнанием в объекты, включая терапевта (Bion, 1957). Именно в этот момент терапевту требуется вся его способность контейнировать свой собственный контрперенос, поскольку пациент может намереваться вызвать у терапевта гневную, осуждающую или садистическую реакцию. И тогда пациент может испытывать триумф от «уязвимости" терапевта и от своего статуса жертвы. Уязвимость и зависимость могут быть спроецированы в терапевта, которого затем высмеивают за то, что он не всемогущ»

Джессика Сакрет «Взаимосвязь между внутренними и внешними факторами в раннем развитии: современное кляйнианское мышление и последствия для техники»

О травме, травматическом событии и травматическом желании (с которым нацеленно работает ПА)

"Прошлое невротика не является таким прошлым, которое он может вспомнить с легкостью: оно травматично и иногда даже ужасно, невротик ничего не хочет о нем знать, потому что, всплыв на поверхность сознания, оно обязательно нарушит равновесие в настоящем.
Именно травматическое бессознательное мы и называем нездоровым бессознательным, вытесненным, с которым работает психоаналитик в процессе терапии.

Можно выделить четыре взаимосвязанных вида вытесненного бессознательного:
три травматических события или травматических микро события -
1) покидание (фобия в будущем),
2) чрезмерное чувственное или сексуальное возбуждение (истерия в будущем),
3) плохое обращение или унижение (обсессивный невроз в будущем) - и 4)травматическая эмоция.

Травма – это насильственное событие, состоящее в воздействии массивного возбуждения на ребенка, не способного его ассимилировать, не способного на ответную реакцию в виде бегства, тревоги и вербализации сильнейшей эмоции, возникшей в результате агрессивного влияния травматического события. Травма – это избыточное возбуждение, возникшее у человека, не способного его интегрировать.

Травматическим может быть единственное событие либо «сеть» множественных микро событий, которые, взятые отдельно, предстают как безобидные, но в аккумулированном виде обладают такой же силой, как и единственное травматическое событие.

В качестве иллюстрации можно привести пример матери, которая постоянно ласкает сына с избыточной чувственностью, провоцируя у него тем самым излишек возбуждения. Мальчик подвергается риску приобрести во взрослом возрасте такие же невротические симптомы, как и ребенок, ставший жертвой единичного случая жестокого насилия.
Независимо от того, является ли травматическое воздействие реальным (сексуальная агрессия со стороны педофила) или воспринятое ребенком как травматическое (нескончаемая смена микротравм в случае с мальчиком, который невинно возбуждается матерью), оно обладает способностью дать толчок развитию невротического процесса.
В терапии осуществляется поиск событий или микро событий, которые стали источником возникновения невротических нарушений, никогда не забывая о том, что такие события могут быть воображаемыми, не имеющими места в объективной реальности.
Часто такое событие или события очень сложно обнаружить: например, в случае пациента, мать которого была тайно влюблена. Несмотря на то, что она физически находилась дома и отлучалась лишь на короткие периоды времени для встреч со своим любовником, она отсутствовала в аффективном мире ребенка, который чувствовал пустоту ее отдаленности.

Травматическим может быть не только какое-либо событие, но и эмоция. Мы относим ее к травматической, так как она переживалась ребенком в момент травматического события. Например, при фобиях травматическим событием является покидание, а эмоция, которая при этом переживается очень интенсивно - это боль от жестокого лишения защищающей любви со стороны заботящегося о ребенке взрослого.
При истерии эмоцией, охватывающей ребенка, является боль насильственного возбуждения, сопровождающаяся насильственным и невыносимым удовольствием.
И, наконец, при обсессивном неврозе – физическая или моральная боль от страданий, вызванных ранами на теле или раненым самолюбием...

Третья разновидность вытесненного бессознательного (первая и вторая – травматическое событие и эмоция) – это желание, импульс по направлению к другому.
Когда вы слышите слово «желание» необходимо автоматически ассоциировать его со словом «другой», а если быть более точными, с телом другого: другого, кого мы любим и кого ненавидим, аффективно для нас значимого. О желании можно говорить только тогда, когда мы хотим обладать телом любимого человека для получения удовольствия или телом того, кого ненавидим – также для получения удовольствия, но в этом случае удовольствия от разрушения.

Психоанализ пытается обнаружить не обычное желание, а болезненное, обезумевшее, сверх активированное инфантильной травмой.

Здоровый ребенок или взрослый движим двумя противоположными импульсами: иногда другой выступает в качестве любимого и защищающего человека, а иногда в качестве сексуального и чувственного объекта потребления. В первом случае речь идет о любви: я люблю этого человека и хочу, чтобы он никогда не перестал меня любить и защищать. Во втором случае речь идет о желании, первертном желании: я желаю этого человека и хочу получить удовлетворение, используя его тело, согласен он с этим или нет. Я люблю личность другого и первертно желаю его тело. Это нормальный первертный характер здорового желания: использовать тело партнера для получения наслаждения.
Здоровое желание – это первертный импульс, свойственный любым любовным отношениям, а также отношениям младенца со своей матерью.

Когда возникает травматическая ситуация, ребенок защищается от шока немедленно обостряя здоровое и нормально первертное желание. Травмированный, он боится повторения агрессии, а для самозащиты развивает желание, направленное на парализацию агрессора, доминирование над нам или на его подчинения для нейтрализации и избежание повторного попадания в ситуацию жертвы.

Для травмированного ребенка абсолютным приоритетом является защита от повторных агрессий. Очень быстро желание ребенка превращается в нечто большее, чем первертное желание: оно становится чудовищно первертным. Раньше он был жертвой, а теперь -палач! И в целях защиты пытается сделать другому то же самое, что сделали ему: это посттравматическая перверсия, защитная.

Судьбой патологически первертного защитного желания является вытеснение. Это как раз и есть то желание, которое аналитик пытается обнаружить в процессе терапии.

Какую форму может приобрести это желание?
При фобиях защитным желанием является желание сохранить внутри себя другого для его парализации, защитившись таким образом от последующего возможного покидания. Вытесненное желание в этом случае – первертное желание поглощения другого.
У истерических пациентов первертным желанием является возбуждение другого, затем его фрустрирование и поддержание в этом состоянии неудовлетворенности и постоянного ожидания, как способ доминирования и защиты от новой агрессии. Вытесненным желанием в этом случае является первертное желание превратить любимого человека в человека неудовлетворенного.
При обсессивном неврозе защитным желанием является желание контролировать и тиранить другого для получения его в свое полное распоряжение: подчинить другого вплоть до его уничтожения".

Хуан-Давид Назио "Да, психоанализ лечит"

Via Надин Бельских

Номера телефонов, на которые можно позвонить, увидев замерзающего человека:
«Социальный патруль» 8(495)720-15-08, 8(499)357-01-80.

ПОНЯТИЕ СВЕРХАДАПТАЦИИ В ПСИХОСОМАТИКЕ

Психосоматический пациент представляет в настоящее время такие же сложности теоретического и клинического порядка, как истерия, фобия и обсессивный невроз в конце 19 века. Одной из причин возникновения психосоматических заболеваний является чрезмерная, так называемая сверхадаптация личности к внешним условиям окружающей среды и культурным ценностям, которые принимаются человеком бесспорно. Теория сверхадаптации отталкивается от понятия «пассивной адаптации к реальности» аргентинского психоаналитика Пичона Ривьере.
Соответственно, сверхадаптированные пациенты прошли путь пассивного, лишенного критического подхода приспособления к среде.Последствием такого рода адаптации является отсрочка, откладывание развития телесной и эмоциональной самости, которая так никогда и не достигает настоящей зрелости. Этот процесс «обеспечивается» дефицитарным функционированием символического аппарата, который игнорирует сигналы, подаваемые телом и эмоциями.

В отличие от медиков, которые стараются избавить пациента от его симптомов, в психоаналитическом процессе телесный симптом рассматривается как предполагаемое сообщение, можно даже сказать, полезное для здоровья, которое имеет целью привлечь внимание, как если бы речь шла о сигнале тревоги, а также как попытке со стороны тела «вписаться» в психический аппарат для воссоединения единства души и тела. В общих чертах можно сказать, что у психосоматических личностей внешнее преобладает над внутренним. Хотя эта патология и получает в настоящее время огромную поддержку со стороны современной культуры успеха, истоки заболевания кроются в особой истории раннего развития отношений с первичными объектами, в нарушении нормального эволюционного симбиоза, родительских амбициях и так популярных в нашей стране практиках раннего стимулирования и развития детей, которые в большинстве случаев нарушают здоровое эмоциональное развитие последних, вынужденных совершать «скачок во взрослость». При этом образуются пустоты в символизации, которые репрезентируют цену, заплаченную за поспешное развитие.

Источник: Школа Аргентинского Психоанализа

"... Взрослый начинает и только он может и закончить.
Ребенок всегда будет просить «хочу еще», ибо у него нет конечной точки; если мы не убедим его остановиться, он закончит тем, что испачкает прекрасный рисунок, который готов завершить. Жизнь того, кто никогда не слышал слова «нет!», которое он не смог интегрировать, будет несравненно сложней. Отказ, запрет не принимается с легкостью, без отчаяния, но чем позже он произойдет, тем весомее будут его последствия".

Жак Андре "Сто популярных концептов психоанализа", Эдипов комплекс

"Большинство психопатов – не в тюрьме, а в топ-менеджменте международных корпораций и банков; среди политиков и военачальников. Они никогда не чувствуют вины, легко разрушают, легко воруют. Большинство людей восхищается ими, старается подражать".